Проект памяти колымского писателя Юрия Рытхэу развернули в Санкт-Петербурге

Как ни странно, сколько себя помню, в нашей яранге всегда были книги. Сначала это была довольно ветхая, почти рассыпающаяся Библия. Её ревностно хранила бабушка. До священной книги она никому не давала дотронуться, сама она не умела читать. Ничто не вызывало у меня такого жгучего любопытства, как книга, волшебный кладезь, куда мог проникнуть любой грамотный. Я научился читать и писать по-чукотски довольно быстро. Правда, книг на родном языке было мало, раз-два и обчёлся. Это роскошно изданная «Конституция СССР», но читать ее было не то что трудно, но даже понять невозможно. Многие слова были русскими, а чукотскими суффиксы, окончания. С огромным удовольствием и не один раз прочитал сборник чукотских сказок. Удивлялся, что родная речь могла звучать с бумажных страниц. Забавными для меня были учебник арифметики и «Книга для чтения». Я обращал свой жадный взор на ряды тесно стоящих книг в школьной библиотеке, на стеллажи в кают-компании на полярной станции. Но я не знал русского, произносил вслух незнакомые русские слова, «читал» слева направо и наоборот. Иногда случались странные сочетания звуков. Мне на всю жизнь запомнилось звукосочетание «гивьлед чивонотна нотна». Только через много лет я понял, что прочитал задом наперед имя, отчество и фамилию поэта пушкинской поры, одноклассника великого поэта по Царскосельскому лицею Антона Антоновича Дельвига.

Когда смог читать книги, точно не могу ни вспомнить, ни определить. Скорее всего, это произошло между 9 и 10 годами. И в моё сознание глубоким и широким потоком хлынул иной мир, так непохожий на наш! Я читал без всякой системы. Везение было в том, что школьная библиотека состояла из классики, так что мой литературный вкус определили без преувеличения образцы лучшей мировой литературы. Моя жажда чтения была такая, что я пытался читать книги Ленина, Маркса и Энгельса.

Однажды мне повезло! Среди ящиков, только что выгруженных с парохода, оказалось несколько ящиков с книгами! Это было целое богатство! Прежде всего, несколько романов Вальтера Скотта, Диккенса, Мопассана, сборник рассказов Джека Лондона, сборник пьес Чехова, несколько книг Горького. Иногда задумывался об авторе книги, о человеке, силой своего воображения создавшем этот мир. Правда, первоначально имена писателей мне ничего не говорили. Хотя некоторые имели смысловой оттенок, особенно русские. Например, Горький. По-чукотски это звучало - Чымйы­льын. Человек точно с таким именем жил в соседнем Инчоуне. Но он не писал книг, охотился на моржа, кита, нерпу. Я удивлялся, почему удивительная книга «Приключения барона Мюнхгаузена» попала в число произведений, удостоенных перевода на чукотский. Пришло и время интереса к авторам. В одной книге, может быть, в хрестоматии по литературе, мне попались портреты умерших и ныне здравствующих писателей. Они поразили меня удивительной обыкновенностью. Может быть, только Александр Пушкин, необычно одетый, с бакенбардами привлек пристальное внимание. Но это внимание было обращено к его стихам, новому для меня жанру, который открылся мне с неожиданной стороны. Стихи покорили меня, и даже какое-то время я предпочитал их прозаическим произведениям. Неожиданные образные сочетания, яркая словесная живопись и, главное, музыка покорили меня до такой степени, что я какое-то время искренне удивлялся, почему не все писатели пишут стихами, ведь это так прекрасно!

Долгое время я был убежден, что героями литературных произведений могут быть кто угодно, но только не мои соплеменники. А вот то, что и мне придется самому сочинить несколько книг, об этом я не мог помыслить даже в самых дерзновенных мечтах. До сих пор у меня сохранилось особое почтение к печатному слову, к книге. Для меня почти не существует плохих книг. Наверное, их немало. Но у меня не поднимается рука, чтобы выбросить из моей неестественно разросшейся библиотеки даже явно совершенно ненужную мне пожелтелую брошюру. Книга до сих пор для меня – чудо.