Социальная организация коренных народов Крайнего Северо-Востока России

В социальной организации традиционных коллективов выделяют  два основных уровня:  семья и надсемейные структуры, представленные различными социальными ячейками. Если в отношении семьи, какие бы формы она ни принимала, представления складываются достаточно ясные и однозначные, то надсемейный социальный уклад, в зависимости от принятой концепции, исследователи рассматривают по-разному.  Наибольшие дискуссии вызывает вопрос о родовом устройстве тех или иных этнических сообществ. Нет также полной ясности о системах родства целого ряда  коренных  этносов.

В прошлом, возможно, основной социальной единицей коренных народов Севера был род. Роды  объединялись  в  племена,  связанные брачным обменом и экономической взаимопомощью.  Однако уже в XVIII в. вследствие активных миграционных подвижек и межэтнических контактов род подвергся сильному разложению, чему в немалой степени способствовала и деятельность царской администрации, подчас  произвольно соединявшей совместно кочующие группировки в «роды». Результатом деятельности органов власти с целью упорядочения системы управления, в том числе и налоговой политики,  являлось создание псевдородовых административно-территориальных образований.

Общественная структура. В XIX в. родовая организация оказалась сильно деформированной у эвенов и юкагиров, и совершенно отсутствовала у северо-восточных палеоазиатов, хотя у них и сохранялись отдельные явления, возможно, указывавшие на ее существование в прошлом. Так, по наблюдениям Н. Ф. Каллинникова конца XIX – начала ХХ вв.,  на Чукотке «родового начала нет. Оседлые живут деревнями, и каждый хозяин вполне независим от своего соседа; кочевые же прямо кочуют, даже не родством, а товариществами, сообразно количеству рабочих рук и оленей. Товарищества эти страшно непрочны: на зиму они устраиваются в одном соседстве, а на лето его меняют и пристраиваются к другому. ... На восток от  от Нижнеколымска и Маркова нет никакого устройства, ни родового, ни общинного; да и около этих центров родовое начало, я думаю, или пережиток старины, или недоразумение, основанное на незнании быта инородцев».

Вместе с тем у северо-восточных палеоазитов сохранялись пережиточные брачные нормы, возможно, свидетельствовавшие о существовании родовой системы и экзогамии в прошлом –  отработка за жену (чукчи и коряки), брак путем «хватания» (коряки), левират и сорорат (чукчи и коряки), «товарищество по жене» (чукчи). Возможно, следы родовой организации нашли выражение и в существовании кочевых локальных группировок, состоявших из нескольких стойбищ. Как считают исследователи, такая группировка в среднем состояла из 7 стойбищ, а самые крупные – из полутора десятков. Именно такую локальную группу, кочевавшую на смежных территориях, царская администрация именовала «родом», с таких  родов собирался ясак (в первой половине  XIX в. это справедливо только для коряков). Во главе этого искусственного рода стоял староста (старшина), назначаемый администрацией. Как правило, это был наиболее зажиточный оленевод. Функции старосты в XIX в. сводились к сбору ясака, кроме того, к ним обращались за помощью в случае голодовок среди оседлых жителей, с просьбой пожертвовать оленей. Староста являлся связующим звеном в отношениях кочевников с органами власти, а в общественно-экономической жизни самих оленеводов его роль была незначительна.

Так, А. В. Олсуфьев сообщает об общественном устройстве тех чукчей, которых удалось объясачить в 1860-х гг.: «Объясаченные чукчи составили пять обществ, управляемых выборными старшинами, утверждаемых в должности якутским губернатором. Над этими пятью обществами существует чисто номинальная власть наследственного чукотского эрема (начальника). Эрему и некоторым старшинам, как знаки их власти, подарены расшитые кафтаны <...> Даже такая награда, как медаль, придает чукче неимоверную заносчивость, однако власть этих лиц до того ничтожна, что они, благодаря ей, не пользуются ни малейшей материальной поддержкой или выгодой». Напротив, старосты были вынуждены вносить ясак из своих средств, так как «они совершенно не имеют возможности ... принудить членов общества к уплате».

Источники  XIX в. сходятся в том, что у чукчей (а равно и коряков) не было развитой властной иерархической структуры: «Чукотские начальники ... не пользуются однако ж большим уважением. Влияние их обыкновенно зависит от и богатства и физической силы» (А. Э. Кибер); «У чукчей есть свои старшины – эремы, которые, однако, никаким особым почетом своих «подданных» не пользовались. Они имели значение как вожди во время войн» (И. В. Шкловский); «Каждый глава семьи – самодовлеющий хозяин, живущий по своему собственному желанию там или здесь, работающий в товариществе, или самостоятельно, соответственно его вкусам и обстоятельствам» (Н. Ф. Каллиников); «В собственном своем обиходе чукчи не признают власти никаких старейшин» (А. В. Олсуфьев).

Гораздо более важной, чем  локальная группировка, социальной ячейкой кочевых северо-восточных палеоазиатов являлось стойбище. Определяющее влияние на социальный строй оленеводческих подразделений чукчей и коряков оказывала их хозяйственная специализация. Палеоазиатский тип  оленеводства складывался таким образом, что обусловливал  асимметричный характер экономических и социальных взаимоотношений: одни оленеводы богатели, сосредотачивая в своих руках крупные стада, другие же, обладая небольшим стадом или вовсе безоленные, не могли жить за счет собственных оленей и вынуждены были наниматься в качестве пастухов к зажиточным оленеводам. Так формировались микролокальные хозяйственно-социальные ячейки – стойбища, во главе которых стоял зажиточный (переднедомный) хозяин, а вокруг него группировались зависимые оленеводы со своими семьями.

Высокий социальный статус крупного стадовладельца, отмеченный многочисленными источниками, основывался именно  на его имущественном положении, этот статус служил основой авторитета, которым пользовался хозяин стойбища в решении всех важных хозяйственных, бытовых и культурных вопросов. Бытовал, хотя и значительно реже, и другой вариант стойбищных группировок: несколько маломощных  семей объединялись на равноправной основе. Таким образом, одним из условий существования крупностадного палеоазиатского оленеводческого хозяйства было наличие социальных полюсов «зажиточный хозяин/малоимущий пастух». Форма собственности у кочевников-палеоазиатов была двоякой –  общинная на пастбища и частная на оленьи стада.

Таким образом, у оленных северо-восточных палеоазиатов важной хозяйственной и локальной единицей являлась территориальная (стойбищная) община – группа семей, обитавшая на одном стойбище и совместно выпасавшая оленей. Однако стойбищные связи достаточно легко распадались, семьи могли покинуть стойбище и присоединиться к другой группе. Поэтому наиболее важной, исходной социальной ячейкой  у чукчей и коряков выступала семья: каждая семья, как правило, имела отдельное жилище, или хотя бы полог,  во владении  семьи находилось оленье стадо. Собственником основной части животных являлся глава семьи, он же и управлял стадом. Другие члены семьи имели в стаде своих личных оленей. Развитие оленеводства сопровождался значительной имущественной дифференциацией, что повлекло создание категории зависимых людей. В качестве платы за выпас такие пастухи получали оговоренное число оленей в год.

А. Э. Кибер отметил у чукчей-оленеводов слабовыраженный институт наследственного подчинения:  «Целые семейства, их дети и внуки, обязаны жить у одного владельца оленьего стада, не могут уйти от него, и он пользуется над ними исполнительною властью Взамен этого он обязан кормить и одевать их». Другие исследователи, впрочем, отмечали достаточно большую самостоятельность оленеводов: любой пастух со своей семьей волен был покинуть прежнего хозяина и примкнуть к другому.   В. Г. Богораз подчеркивал, что в социальном устройстве общества была велика роль и отдельного человека. Как пишет исследователь, «отдельные члены семьи часто порывают связь со своими родственниками и уходят на сторону». Так же могли поступать и женщины – они брасают отца или мужа и уходят «к другим людям». Возможность подобной автономизации отдельной личности выделяет чукчей в ряду других аборигенов региона.

Оседлые морские зверобои в большей степени сохраняли следы коллективистской организации социальных и производственных отношений – так, в зимний период в одной большой полуземлянке (коряки) или стационарной яранге (чукчи и эскимосы) помещались несколько семей, необязательно родственных, которые могли сообща владеть основными средствами производства (лодки, оружие) и совместно вести хозяйство. При распределении охотничьей добычи у морских зверобоев преобладал уравнительный принцип – мясом наделялись все члены промысловой байдарной артели и все нуждающиеся. В течение XIX в. этот принцип, в связи с развитием торгово-рыночных отношений, претерпевал деформацию: «Некоторый намек на общину можно видеть в обычае береговых чукчей делиться между собой плодами добычи. Однако этот обычай распространяется только на мясо… и носит скорее характер угощения, чем обязательного дележа» (Н. Ф. Каллиников).

Во второй половине XIX в. у оседлых морских зверобоев отмечена значительная социальная дифференциация, основанная на имущественном неравенстве, которое создавалось как за счет морского промысла, так и за счет обменных операций. Ни одна из этих экономических специализаций не могла осуществляться изолированно, только их взаимосвязь и взаимоусиление позволяли достигнуть успеха. Суть этой комбинированной системы жизнеобеспечения состояла в том, что зажиточный, владевший вельботом абориген организовывал промысловую команду, в которой привилегированное место занимал он сам (в качестве рулевого) и стрелок, как правило, его близкий родственник. Владельцу и стрелку доставалась большая доля добычи, следовательно, они обладали излишками продукции для обмена, а также могли содержать хорошую ездовую упряжку для разъездов, в том числе торговых, прикармливать пушных зверей в местах постоянной охоты. Прибыль же от  торговых дел давала возможность обновлять орудия и средства охоты (ружья, вельботы). Таким образом в каждом поселении морских зверобоев складывалась  достаточно устойчивая социальная иерархия.

Важной чертой социальной жизни  северо-восточных палеоазитов были тесные обменные связи между приморскими и оленными группировками – «оленному коряку необходимы … шкуры морского зверя, ему нужен тюлений жир и хочется иногда полакомиться тюленьим мясом и рыбой. Приморскому же коряку необходимо оленье мясо и, в особенности, оленьи шкуры для одежды». Каждый оленевод имел друга в приморском селении, широко был развит обычай взаимопосещения.  Вместе с тем в XIX в. отмечены определенные неравноправные отношения между оленными и береговыми группами, особенно у чукчей: «оленные чукчи пользуются некоторого рода власть над сидячими. Последние большею частью бедны и получают одежду, табак и разные вещи от оленных, на них смотрят, как на работников, и часто требуют от них работы, жиру, ремней и проч.» (А. Э. Кибер). В XIX в. традиции  дружбы и взаимообмена коряки и чукчи распространили и на русских.

Эскимосское социальное устройство в XIX в. характеризовалось отсутствием выраженной родовой структуры. Поэтому мнения об общественном строе эскимосов расходятся: одни исследователи считают, что у них существовал экзогамный отцовский род (т. е. счет родства велся по мужской линии); другие, исходя из руководящей роли женщин в некоторых сферах общественной жизни (особенно в религиозных обрядах), усматривают наличие материнского рода. 

Свидетельством же наличия в прошлом родовой организации у эскимосов некоторые исследователи полагают, как и в случае с северо-восточными палеоазиатами, существование традиции отработки за жену. Другие авторы считают социальную организацию эскимосов не родовой, а кланово-линиджевой, то есть состоящей из линиджей (мелких унилинейных групп, ведущих происхождение от общего реально существовавшего предка), которые объединялись в кланы (коллективы, соединенные  родственными, хозяйственными и ритуальными связями).

Основными социально-экономическими надсемейными ячейками эскимосского общества были малые общины, в которые входили семьи, связанные родством или свойством,   и объединявшая их поселенческая община, в которую входили все обитатели зимнего селения. Члены малой общины, как правило, занимали одну ярангу, в которой каждой семье отводился отдельный полог. Мужчины из малой общины часто  вели совместную охоту на морских животных, составляя одну байдарную артель. Охотничья добыча делилась между участниками артели, при этом мясо делилось поровну, шкуру охотники получали по очереди, а моржевые головы с клыками доставались хозяину байдары, он же получал лучшие пласты китового уса.

Общественной жизнью селения руководил глава умилык – человек, обладавший выдающимися личными качествами. Он разбирал ссоры и тяжбы между односельчанами, начинал и прекращал промысловый сезон.  Во второй половине  XIX в. главой селения мог стать и зажиточный эскимос.   

Возможно, родовая организация прежде существовала у юкагиров, поскольку они и в конце XIX в. хранили в памяти и прослеживали в системе родства экзогамные нормы.  Однако вследствие значительного сокращения численности юкагиров, уже в XVII-XVIII вв. шло активное  дробление и обособление этих группировок, что  привело к нарушению их экономической общности, и, главное, экзогамных норм. Большая убыль юкагиров поставила русскую администрацию перед необходимостью формировать из осколков оставшихся родов искусственные территориальные подразделения, которые по традиции продолжали именоваться родами. Их состав был полиэтничен: помимо юкагиров, они включали  эвенов и представителей других этносов.  Эти образования сохранили за собой некоторые общественные функции, однако в качестве основной экономической единицы у юкагиров выделилась небольшая территориально-семейная община, которая вела совместный промысел. Основу общины составляли несколько кровнородственных семей, к которым могли присоединяться и неродственные семьи. Как писали исследователи, «каждый мог жить на всякой реке, где нравилось и таким образом присоединялся к одному или другому роду» (то есть группе семей).

Известный исследователь юкагиров,  В. И. Иохельсон, в конце  XIX в.  обнаружил у юкагиров различные надсемейные социальные структуры (патрилинейный клан, локальную группу, возможно, тотемическую группу), ни одна из которых не являлась собственно родом. Основной социальной ячейкой юкагиров в этот период, вероятно, следует признать смешанную (в которую могли входить представители других этносов) семейную общину с матрилокальными тенденциями.  У юкагиров сохранялся уравнительный принцип распределения при добыче мясных животных, но шкурки пушных зверей являлись достоянием охотника.

У тунгусоязычных кочевников (эвенов) род как социально-экономическая единица начал распадаться в ходе их переселения на северо-восточные территории. При контакте с русскими этот процесс сильно ускорился. Однако царская администрация, преследуя цель как можно более полного налогообложения местных жителей, искусственно тормозила распад рода, создавая их административные единицы, часто различавшиеся только по номерам. Вследствие постоянного перехода эвенов из одного рода в другой, их состав становился все более неоднородным, тогда как номенклатурно они все более упорядочивались. В ХIХ в. основную массу эвенов составляли номерные Дельянские, Долганские и Уяганские роды, вобравшие в себя большое число юкагиров и коряков. В результате сформировалось  достаточно четкая административно-родовая система, с помощью которой производилось управление «инородцами».  Фактически же эти роды являлись территориальными, а не взаимобрачными общностями, поскольку в их состав входили группировки из разных кровных родов.

Известный исследователь тунгусов С. К. Патканов отмечал: «Представители родов не имеют своих самостоятельных кочевий, в одних и тех же местах встречаются тунгусы разных родов». Неодинаковыми были и размеры родов. Например, переписью 1897 г. в Гижигинском округе зафиксирован  Первый Долганский род, в которых входили  634 чел., Второй  Долганский (174 чел.); Первый Уяганский (631 чел.), Второй Уяганский (105 чел.). Некоторые роды насчитывали 40 и даже 9 чел. Во главе рода стояли назначаемые администрацией старшины и старосты, эти должности со временем стали наследственными, формировался слой потомственных старост из среды зажиточных оленеводов – Хабаровых, Зыбиных, Болдухиновых, Амамичей, Коркопских и др.

По данным этнографа У. Г. Поповой, основной хозяйствующей единицей эвенов являлась локальная группа (3-5 стойбищных общин), состоящая из нескольких родственных семей, которые вели общее хозяйство зимой, что позволяло более продуктивно осваивать природные ресурсы. В одной общине кочевали представители разных (обычно двух) экзогамных подразделений. Но, скорее всего, реальной хозяйствующей ячейкой эвенов являлась все же семья, поскольку весной и осенью  община распадалась на семьи, которые продолжали хозяйствовать самостоятельно. Семьи объединялись в крупные группы в начале лета, во время выхода на побережье или в устья рек, для проведения традиционных праздников.

В ходе межэтнических контактов с чукчами и коряками эвены восприняли новый опыт хозяйствования в виде навыков ведения крупностадного оленеводства. В XIX в.  их социальный строй претерпевает изменения, выделяется слой зажиточных хозяев, которые в выпасе оленей уже прибегают к услугам маломощных пастухов, в социальных отношениях прослеживаются черты, характерные для палеоазиатского типа оленеводства.  В этот период у эвенов существовали  локально-территориальные группировки, тяготевшие к определенной местности. Каждая из группировок распадалась на 3-5 стойбищных кочевых общин, которые и являлись основной хозяйствующей единицей. Кочевая община, в свою очередь, состояла из нескольких семей, ведущих совместную жизнедеятельность.  Она существовала в двух основных формах – ивулдэвкэн, объединявшая хозяйства одинакового достатка, и бэйсэв, в которой малооленные и безоленные пастухи группировались возле крупного оленевода.

Кочуя небольшими группами, члены административных родов собирались в условленном месте 1-2 раза в год. Такие места сбора именовались сугланами, дзялбу;  сюда приезжали представители администрации, священнослужители, купцы. Здесь происходил товарообмен, сбор ясака, здесь же распределяли и охотничьи угодья. Судя по всему, конкуренция за охотничью добычу была довольно острой. В. Г. Богораз отмечал случаи ссор и даже драк эвенов из-за охоты на чужих территориях, в особенностях между членами разных родов.

Ительмены, проживавшие в одном острожке, представляли собой территориальное объединение больших семейных общин, каждая из которых занимала одно  зимнее жилище. Эта община была замкнута и экономически обособлена от остальных семейных коллективов. Летом, когда шло переселение в сезонные жилища, большая семейная община распадалась на малые семьи, которые занимали отдельный балаган, вели самостоятельное хозяйство, отдельно ловили и готовили на зиму рыбу и другие запасы.

У ительменов родовая организация не зафиксирована. Те «роды», о которых идет речь в источниках, на деле представляли собой группу близких родственников, происходивших от общего предка, которые вели совместное хозяйство. Во главе такой группы стоял старейший мужчина, а ее членами были его сыновья с женами и внуки. Некоторые авторы трактуют эту группу как большую патриархальную семья с некоторыми элементами родового устройства (отработка за жену, временное матрилокальное поселение жениха в общине невесты, кровная месть, левират и  некоторые другие). Правомерно, по-видимому, считать это социальное образование линиджем.

Общественный уклад камчадалов определялся сословной дифференциацией, уровнем экономического и культурного развития. Их социальный строй более, чем у других народов, был вписал в административную структуру, существовавшую в ХIХ в.  На Крайнем Северо-Востоке управление округами находилось  в ведении исправников, которые являлись представителями административной и судебной властей. Самоуправление населенных пунктов осуществлялось институтом старост, стоящих во главе сословий и поддерживающих общественную жизнь села. Сельские старосты подчинялись исправникам. Старост население избирало на три года, но как пишет А. А. Ресин, «обыкновенно служат неопределенное время, или же сменяются и раньше по распоряжению исправника». Жалования старосты не получали. В их обязанности входило наблюдение за исполнением повинностей и разбор мелких проступков.

Натуральные повинности, возложенные на оседлое население Крайнего Северо-Востока,  состояли «в препровождении почты, поставке подвод и их проводников (каюров) для проезда исправника, священника и вообще должностных лиц, в постройке и ремонте общественных и церковных домов, церквей и молитвенных домов (часовен)» (А. А. Ресин). В конце XIX в., в связи с увеличивающимся потоком промысловиков, организацией общественных и частных складов, в наиболее важных транспортных узлах были введены должности полицейских надзирателей.

Семейный уклад. Семейная организация коренных жителей Крайнего Северо-Восточка различается по таким признакам, как счет родства, локальность брачного поселения, система брачных связей и другим. Однако далеко не всегда имеющиеся данные позволяют определенно судить о форме семьи и брака у отдельных этносов, эти вопросы в настоящее время  однозначного толкования не имеют.

В традиционном обществе  северо-восточных палеоазиатов счет происхождения  велся по отцовской линии (патрилинейность), брачное поселение было патрилокальным (вирилокальным). Во главе семьи стоял мужчина, то есть она была патриархальной. Палеоазиатская семья, патриархальная и патрилокальная, не была строго моногамной – практиковалось многоженство, особенно у зажиточных оленеводов.  По этому поводу А. Э. Кибер писал: «Чукча, смотря по средствам, имеет несколько жен, которые пользуются равными правами и живут в добром согласии. Многоженство, однако ж, не всеобщий обычай. Я видел много чукчей, имевших только по одной жене. Никогда не бывает более пяти жен».При этом развод осуществлялся достаточно свободно, ушедшая от мужа женщина могла возвратиться  к своим родственникам.

В семейной организации коряки и чукчи соблюдали обычаи левирата (вдова вступала в брак с младшим братом мужа) и сорората (право мужчина заключать брак с несколькими женщинами-сестрами). При этом чукчи, в отличие от коряков, практиковали такой институт, как «товарищество по жене» нэвтумгын, который  заключался в обмене женами  между несколькими мужчинами. Этот обычай, как полагают некоторые исследователи (И. С. Гурвич, И. С. Вдовин), являлся пережитком утраченной родовой организации.  Товарищество по жене могло включать до десятка человек, данный институт был структурой, направленной на взаимную поддержку:  «Такие узы очень прочны, их дети считаются общими, и товарищ по жене всегда может рассчитывать на всякую поддержку со стороны другого» (Н. Ф. Каллиников).

Кроме того, чукчи и коряки различались отношением к добрачной свободе женщин – если чукчи в этом плане допускали определенные вольности, то в корякском обществе отношения между полами были строгими, добрачные и внебрачные  связи осуждались, вплоть до убийства виновных.

В XIX в. оленные чукчи и коряки придерживались обычая отработки за жену, заключавшегося в том, что жених выполнял в доме невесты всю самую тяжелую и черную работу, причем срок отработки мог достигать года и более. «Жених не платит никакого вена (выкупа), но обязан по обычаю отработать за жену известный срок в яранге тестя. Срок этот колеблется от нескольких недель до нескольких лет» (Н. Ф. Каллиников). «Чукчи допускают многоженство, но за жен не платят калым. Желая высватать невесту, жених приходит к будущему своему тестю, живет у него, пасет его оленей, и, если понравится тестю, живет у него, то ему позволяется исподволь сближаться с невестою, а если и угоден родителям, но неприятен невесте, брак не состоится» (А. И. Аргентов). Особых свадебных обрядов не существовало, лишь у коряков жених должен был выполнить обряд «хватания» – коснуться рукой половых органов невесты.

Общеизвестными характеристиками социальной жизни оленных палеоазиатов являлась любовь к детям и уважение к старикам. В семейных отношениях исследователи отмечают черты «большого либерализма». Вот как пишет об этом Н. Ф. Каллиников: «Чукча не считает ниже свого достоинства в каждом отдельном случае <...> посоветоваться со всеми членами своей семьи. Женщины при этом не исключаются... <...> Я видел примеры, когда старик отец советовался с 14-15–летним сыном, слово которого имело крупный вес». Общественный строй чукчей в XIX в. характеризуется  также известной самостоятельностью женщин. Так, для вступления в брак согласие невесты было обязательным: «В выборе мужа женщина почти независима, и я знаю таких полярных Тамар, которые отвергали женихов десятками» (Н. Ф. Каллиников).

В XIX в. у оленных чукчей и коряков еще довольно широко практиковался обычай добровольной смерти людей преклонного возраста, «когда жизнь начинает становиться им в тягость»; «старик, чувствующий себя дряхлым, за стыд почитает долее жить». По словам Г. А. Сарычева, у чукчей «естественная смерть почитается бесчестною и, как они говорят, прилична одним лишь бабам». Об этом пишет и А. Е. Шаховской «Они довольно прямодушны, храбры, в обещаниях верны, но мстительны, корыстолюбивы и презирают жизнь до того, что нередко, а особливо во время болезни, велят убивать себя ножем или копьем».  А. Э. Кибер зафиксировал у чукчей случай добровольной смерти в 1821 г., а Н. Ф. Каллиников три случая в конце этого столетия, при этом автор подчеркивал высокий общественный статус данной традиции: «это обычай героической смерти по инициативе самих стариков». Умерщвление обычно совершали самые близкие родственники удушением или закалыванием копьем.

Некоторым своеобразием отличалось семейное устройство кереков: по данным В. В. Леонтьева, у них существовали «матриархальные семьи», то есть семьи, главой которых была старейшая женщина. Она распоряжалась хозяйственными делами, заведовала продовольственными запасами. При этом многие женщины добровольно или насильно становились женами чукчей, которые «охотно брали в жены кэрекитских (т.е. керекских) девушек».

Эскимосская семья могла быть  моногамной и полигамной, счет родства велся как по материнской, так и по отцовской линиям, не было также твердых установок по поводу локальности брака – молодая семья могла жить у родителей одного из супругов, а также и самостоятельно в новом жилище, при этом в дальнейшем они могли менять место жительства. Такая социальная гибкость обусловливалась суровыми условиями жизни,   рассеянным расселением  и немногочисленностью локальных сообществ. Брак заключался без всяких церемоний, и молодые поселялись в той семье, где они были нужнее. Бытовали случаи заключения брачного договора между родителями малолетних детей и даже до их рождения.

Женщина в эскимосской семье имела достаточно высокий статус, хотя и не могла участвовать в общественных делах. Детям предоставлялась самостоятельность, нежелательные поступки детей высмеивались прилюдно, и это служило лучшим средством  воспитания. Система родства эскимосов являлаяь бифуркативно-коллатеральной – они различали родство в прямой и обеих боковых линиях. 

Характерной чертой семейной жизни юкагиров был обычай избегания, или «взаимного стеснения», который охватывал, соответственно, невестку и старших родственников мужа; зятя и тещу; родных братьев и сестер. Благодаря существованию данного обычая целые группы родственников и свойственников практически не общались друг с другом, что предотвращало возникновение конфликтов в юкагирской семье.

По некоторым данным, брак у верхнеколымских юкагиров носил матрилокальный характер – жених поселялся в доме тестя. Браку предшествовало сватовство, при этом учитывалось желание невесты. Девушки до замужества пользовались значительной свободой. Согласно В. И. Иохельсону, у юкагиров сложился патрилинейный принцип прослеживания происхождения, т. е. счет родства велся по отцовской линии.   При этом патрилинейность сочеталась с матрилокальностью (точнее, уксорилокальностью) брака, и именно на основании этого последнего факта некоторые исследователи полагают существование у юкагиров  в отдаленном прошлом или даже в этнографическое время материнского рода. Но не исключено, что матрилокальность – это вынужденная мера, сложившаяся у юкагиров в позднее время под влиянием неблагоприятных обстоятельств. Недаром В. И. Иохельсон указал, что у юкагиров «мы имеем … дело с отцовской семьей», и, более того, в семье жены  «зять может занять положение родственника  по мужской линии». Вероятно, имелся в виду тот факт, что зять мог стать лидером в случае отсутствия мужчин старшего возраста.

Исходя из данных В. И. Иохельсона, у  юкагиров в XIX в. прослеживался смешанный тип системы родства. Имелись черты, свойственные генеративной системе, не различающей родственников по линиям родства. Имелись также  черты бифуркативной  системы, то есть различение линий родства в первом восходящем поколении. При этом наблюдался избирательный генерационный скос (старший брат матери сливался с поколением дедушек с обеих сторон и их сиблингами мужского пола; старшая сестра отца объединялась с бабушками).

В поколениях терминологически выделялись старшие и младшие сиблинги с той особенностью, что старшие сиблинги не различали младших по полу, а младшие старших, напротив, различали. Терминологически  в поколении Эго различалось прямое и побочное родство путем добавления специального слова, означающего «собрат по рождению». Данная система терминов родства у юкагиров служила инструментом регулирования брачных отношений. Но,  поскольку социальная организация юкагирского общества в XIX в. была уже сильно расстроена иноэтническим влиянием, в первую очередь, русским, то номенклатура родства практически утратила свою регулирующую функцию и сохранялась во многом как дань  традиции.

Семейные нормы эвенов характеризовались тем, что брак был патрилокальным, счет родства  патрилинейным, существовала стойкая моногамия. При заключении брака важное значение имели нормы и обычаи, сохранившиеся от дуальных взаимобрачных отношений между родами, поскольку экзогамные нормы эвены соблюдали достаточно строго. По некоторым данным, предпочтительным считался кросскузенный брак, при котором в жены брали дочь брата матери. Обычай вносить выкуп тори за невесту  не был изжит и под влиянием христианства. Согласно сведениям А. Э. Кибера, «дочь зажиточных родителей продается за 20 оленей, дочь богачей за 40 и  более. Иногда жених работает несколько лет, чтобы накопить выкуп за невесту. Калым заплачен, и жених имеет право считать девушку своею женою без всяких других обрядов. Обряд венчания совершается часто вместе с крещением уже нескольких детей». Об этом сообщает и А. Сгибнев: «Тунгусы невест своих покупают. Плата или калым бывает различная, смотря по состоянию жениха и выбранной им невесты. На дочери богатого оленями тунгуса в состоянии жениться только достаточный жених. При первом удобном случае союз свой освящают по обряду православной церкви». 

В XIХ в. типичной для эвенов стала малая семья, состоявшая из одной семейной пары с детьми, которая имела отдельное жилище и  вела самостоятельно домашнее хозяйство.  Право наследования осуществлялось по мужской линии – имущество наследовали сыновья или младшие братья, дочерям было положено только приданое, вдова также наследовала только свое приданое. В этот период у эвенов сформировалось дифференцированное право собственности на охотничью добычу: пушнина безоговорочно доставалась семье охотника, мясо диких животных продолжали делить поровну между всеми семьями группы по обычаю нимат. Большая же часть мяса домашнего оленя оставалась в семье. Важную роль в жизни коренных народов края играл товарообмен. Так, каждый эвенский охотник заводил среди оседлых жителей –   якутов или русских старожилов –  так называемых дружков, которым и сбывал пушнину в обмен на товары (табак, чай, порох, свинец, сетное прядево, конский волос). Сумма товарообмена  одного эвенского хозяйства к концу XIX в. достигала   200-300 руб. в год. 

Именно в силу высокой степени хозяйственной индивидуализации эти эвенские домохозяйства в экономическом отношении характеризовались известной самостоятельностью и инициативностью, а в социальном плане парциальностью и высоким  авторитетом главы каждого домохозяйства, который сам принимал текущие решения.  Главы самостоятельно решали, когда и в каком направлении кочевать, где вести промысел. Высока была и роль женщины, так, по данным источников, «Тунгус, отправляясь на охоту, берет с собой винтовку или ружье, нож, собаку и зимою лыжи, жене же своей назначает рандеву у какой-нибудь речки или ручейка. Тунгуска, проводив мужа, принимается навьючивать на оленей свою складную юрту, и весь скарб, уложенный в небольших кожаных ящиках или сумах из оленьей шкуры, и потом отправляется со своим семейством в путь, и несмотря на то, что в лесу нет человеческого следа, она непременно выйдет к назначенному месту» (А. С. Сгибнев). 

Ительменская семья характеризуется как патриархальная, с отчетливым общественным и семейным приоритетом мужчины. Брачные нормы позволяли женитьбу на кузинах (двоюродных сестрах), допускалось многоженство. В связи с общим низким уровнем хозяйственного развития, имущество, состоявшее в собаках и нартах, являлось достоянием всей семьи, а не отдельного человека.  Развитие социальных отношений у ительменов в  ХIХ в. протекало  в условиях русской политической системы, положение ительменских семей стало приближаться к положению русских крестьян. У них начали выделяться более зажиточные семьи, члены которых вели мелкую торговлю, служили приказчиками.

Семейный уклад камчадальского общества имела черты территориально-соседской общины. Со второй половины XIX в. преобладают малые (нуклеарные) семьи, состоявшие из супругов и детей, иногда совместно проживали несколько женатых братьев, взрослые дети с престарелыми родителями. Семьей руководил мужчина – глава домохозяйства, собственник жилища, скота и прочего движимого и недвижимого имущества. В его компетенции находилось решение всех вопросов обеспечения жизнедеятельности семьи. Он же представлял семью в  административных органах. Не были редкостью и женщины – главы домохозяйств, в основном вдовы с неженатыми сыновьями.

Существовало разделение труда, которое обусловливало разобщение семей в холодное время года. Мужчины посвящали его каюрному извозу и охоте, а женщины – домашнему производству. Зимой все хозяйство лежало на женщинах, так как  хозяин дома, сыновья и другие члены семьи мужского пола были либо в отъезде, либо на охоте. Летом трудились совместно: мужчины рыбу ловили, женщины ее обрабатывали. Дважды за лето женщины возвращались на несколько дней в село для обработки огорода. Подростки обоего пола разделывали рыбу на собачий корм.

Промысловые угодья  распределялись согласно обычному праву, преобладали семейные формы организации труда. Вместе с тем в строительстве, огородничестве были развиты традиции взаимопомощи, в других отраслях – кооперирование. Социальное расслоение камчадалов было связано с сословно-профессиональной дифференциацией общества. Состоятельными жителями поэтому являлись купцы (мещанское сословие), а также казаки, помимо государственного содержания также занимавшиеся меновой торговлей. Круг брачных связей камчадалов зависел от социально-экономических факторов, которые действовали противоречиво. В основном, благодаря ассимиляции и межсословному смешению происходило стирание различий между всеми этническими компонентами.